Опасная штука

До фильма ничего не было, хотя в детстве я всегда мечтал играть в хоккей. Но мне он казался тем самым королевским видом спорта, которому невозможно научиться, если не заниматься этим серьезно с детства. Помню, когда мы прогуливали школу, то часто хитрым образом проникали на ледовую арену ЦСКА, забирались на самый верх и смотрели, как тренируются хоккеисты. И, собственно, кроме восхищения и понимания, что я никогда так не смогу, больше меня ничего с хоккеем не связывало.
И я хорошо помню эти гигантские свитеры с номерами и легендарными фамилиями – Харламов, Третьяк, Фетисов, которые и сейчас висят под потолком Дворца спорта. Тогда я еще не знал, кто эти герои.
А когда прочитал сценарий, я, честно говоря, даже не представлял, что будет, если эта роль достанется не мне. Я настолько хотел играть в этом фильме, что во время первой же встречи сразу сказал режиссеру: «Я плакал, когда читал сценарий, и для меня важно это сыграть».

До первой встречи с тренером мне казалось, что я катаюсь хорошо.

Просто в какой-то момент улица для нас стала гораздо интереснее, чем школа, чем все остальное, что должно по канонам хорошего воспитания быть для нас интересным. И весь детский криминалитет нас стороной не обошел. Поэтому было принято решение призвать на помощь военную систему и отдать нас…

Братьев. Меня и двух братьев отдали в первый открывшийся в России морской кадетский корпус в Кронштадте.

Я думаю, что да, конечно. Это все-таки военная система, хотя и адаптированная под детей, но, тем не менее, там четкое расписание, офицеры вокруг.

Конечно, доказывание, конечно, драки, наряды вне очереди, дисциплина.

Нет, я не такой. Я лучше дома подерусь сам с собой. Не хочу, чтобы другие от этого зависели.

Я родился в Москве, закончил военное училище в Петербурге и потом театральную академию в Петербурге. И мой театр, в котором я работаю и служу, – «Малый драматический театр – Театр Европы» тоже в Петербурге. Поэтому сами делайте выводы.

На самом деле ничего не бывает просто так. И в моем случае выбор тоже не был случайным. У меня, во-первых, мама актриса. Нет, не во-первых, а самое главное – у меня мама актриса. И генетику никто не отменял. Мама с детства пыталась как-то приобщать меня к прекрасному и отдавала то в балетное училище, то в театральные кружки, потом в «Класс-центр», из которого меня благополучно выгнали. Мне очень нравилось на том детском любительском уровне выступать на цене, читать стихи, участвовать в театральных постановках. И потом, когда меня отдали в кадетский корпус, даже там довольно быстро я был определен в хор, в местную самодеятельность. У нас даже были гастроли в Москве, и мы объездили всю область.
Я там организовал первый КВН, который, правда, закрыли сразу же после того, как мы позволили себе…

Иронию в отношении командования. И нас быстро прикрыли.
И в какой-то момент я понял, что военная система, вообще военная профессия – не для меня, я не смогу быть там максимально свободным, не смогу развиваться, не смогу быть в этом мире. Понял это довольно четко, наверное, в классе девятом, но сознательно доучился до конца. Кадетский корпус – действительно колоссальная школа, воспитание, опыт. Я с огромной благодарностью отношусь к людям, которые мне там помогали взрослеть и очень многое мне дали. Считаю для себя большим везением и удачей, что мама меня туда отдала. Но когда встал вопрос, чем я хочу заниматься, почемуто понял, что хочу быть актером. И когда поговорил с мамой, она мне сказала…

Просто получалось, что мама всегда была рядом. И у нее очень сильный характер.

Да, несколько раз она мне об этом говорила, перед тем как я пошел сдавать документы в театральную академию: «Ты должен понимать, что очень многие артисты сидят без работы. Это не значит, что и с тобой будет так же, но я должна честно предупредить, что такое возможно, и это страшно». Вообще кино – это такая опасная штука, где все друг от друга зависят. Но с другой стороны, очень многое зависит и от артиста, в том числе – с каким режиссером работать. Если ты выбираешь человека, с которым хочешь прожить эту придуманную жизнь, ты должен ему полностью довериться и дальше отправиться с ним в совместное плавание. И там происходит много интересного. В этом, наверное, романтика нашей профессии, одно из преимуществ, ни в коем случае не минус.

Меня часто спрашивают: «Чем бы ты занимался, если бы не был актером, если бы не было вообще такой профессии в мире, такого понятия, как артист, такого явления, как театр, кино?» Я уверен, что стал бы изобретателем, придумывал бы что-то…
Пока еще колоссальный груз ролей не давит на мои плечи. Наоборот, это клево! Я как раз считаю, что самое большое счастье этой профессии, то, что делает ее особенной, даже единственной в мире, – это возможность за одну человеческую жизнь, которая тебе дана Богом, прожить много-много жизней, и сделать это так, как считаешь нужным. Ну, естественно, исходя из сценария и так далее. И я, конечно, абсолютно счастливый человек и с большой благодарностью такого явления, как театр, кино?» Я уверен, что стал бы изобретателем, придумывал бы что-то… Пока еще колоссальный груз ролей не давит на мои плечи. Наоборот, это клево! Я как раз считаю, что самое большое счастье этой профессии, то, что делает ее особенной, даже единственной в мире, – это возможность за одну человеческую жизнь, которая тебе дана Богом, прожить много-много жизней, и сделать это так, как считаешь нужным. Ну, естественно, исходя из сценария и так далее.
И я, конечно, абсолютно счастливый человек и с большой благодарностью отношусь к Богу и людям за то, что у меня есть возможность этим заниматься. А кроме того, создавать фильмы, продюсировать, работать над кино- и театральными проектами, писать музыку. Эти «приложения» к этой профессии мне очень интересны, и я пытаюсь ими овладеть. И в этом смысле – перспектива колоссальная. отношусь к Богу и людям за то, что у меня есть возможность этим заниматься. А кроме того, создавать фильмы, продюсировать, работать над кино- и театральными проектами, писать музыку. Эти «приложения» к этой профессии мне очень интересны, и я пытаюсь ими овладеть. И в этом смысле – перспектива колоссальная.

… «Играть не пробовали?» Это история Дастина Хоффмана и Лоуренса Оливье на съемках фильма «Марафонец».

У меня школа Льва Додина, который является учеником Бориса Зона. Зон – ученик Станиславского. Конечно, Лев Абрамович – последователь школы Станиславского, но отчасти. Дело в том, что эта система присвоена Львом Абрамовичем, пропущена через себя, через его опыт, через столкновение с реалиями жизни. И он воспитал это в нас.
Если говорить о базисе, то это система Станиславского – ничего идеальнее придумать невозможно. У всех современных систем, о которых приходится читать или видеть – «Ой, ты знаешь, тут такая приехала женщина, такой приехал мужик, такие вообще ребята! Там такое! Это просто колоссально! Революция! Ты должен это посмотреть!» – в основе Станиславский.
Другое дело, что чем больше погружаюсь в эту профессию, тем больше понимаю, что здесь не существует никаких правил, никаких сводов. То, что хорошо в этом фильме, для этой роли, может совсем не подойти, не пригодиться для следующей. Для какой-то роли нужно стопроцентное максимальное погружение в действительность: надо ходить, узнавать, напитываться, насыщаться. А для другой достаточно, как говорит Владимир Львович Машков, воображения: «Воображение – наше главное стратегическое оружие».

У меня, безусловно, есть определенные задачи, мечты, которые мне хотелось бы осуществить. Но если говорить о том, как я себя вижу в 40 или 60 лет, – нет, я даже не хочу об этом думать, честно говоря. Даже если бы мне открыли дверь и сказали: «Вот там монитор, на котором ты увидишь свою жизнь через 30 лет», – я бы туда не зашел.

Это и практика, конечно. Мне, честно говоря, немножко странно отвечать на этот вопрос – в 29 лет я еще, мягко говоря, в начале пути и мало что сделал. Процитирую своего учителя Додина, который на первом занятии сказал: «Если вы думаете, что после пяти лет обучения вы научитесь этой профессии, вы глубоко ошибаетесь. Если вы думаете, что после пяти лет обучения и пяти лет работы в театре и кино научитесь профессии, вы глубоко ошибаетесь. Если вы думаете, что научитесь этой профессии через 30 лет, вы тоже глубоко ошибаетесь. Вы не научитесь никогда. Потому что уж если где нет предела совершенству, то именно в этой профессии». Потрясающее замечание! Иногда вижу выдающихся артистов, которые сидят на репетиции с книгами, с какими-то методиками, смотрят на режиссеров, а некоторые молодые в это время свой facebook проверяют.

Это нелегкое занятие, если заниматься этим серьезно, по-настоящему.

Да все это легенды, чушь собачья, уверяю вас. Я никогда этому не верил и не поверю. Может, и бывают исключения, но я их не знаю. Сегодня ты работаешь с одним режиссером, завтра с другим, потом репетируешь в театре, потом у тебя какой-то собственный проект и так далее. Это все колоссальная работа, и так просто войти в кадр? Один раз может сойти, может, два – а потом на этого актера станет скучно смотреть. Уверяю, что даже у Мастроянни на протяжении его огромного пути постоянно шли какие-то колоссальные внутренние процессы.

Я очень люблю музыку. Играю на рояле, на саксофоне. Сейчас готовлю один очень важный для себя музыкальный проект. Думаю показать его в мае.

Товарищ мой, замечательный кинорежиссер Паша Руминов, тоже спросил меня об этом. Я ему говорю: «Ты знаешь, Паша, во-первых, мне это нравится, а во-вторых…» Он говорит: «Стоп! Достаточно. Первой причины достаточно, дальше ничего объяснять не надо». Поэтому что если хочется, если нравится – не надо бояться. Надо идти, говорить «о’кей», брать музыкальные инструменты и заниматься любимым делом. Никто от тебя не требует каких-то сверхрезультатов. В конце концов, если тебе будет хорошо – это уже очень много. А сейчас мы с ним сняли фильм, первый фильм, который я продюсирую. Это первый мой продюсерский опыт совместно с Сергеем Ливневым. Картина называется «Статус «свободен», выйдет в апреле. Это романтическая комедия о том, как расстаются люди. Там играет Лиза Боярская – мой очень хороший друг и давний партнер в театре и в кино, и я.

На самом деле, мне очень много автомобильных компаний предлагали сотрудничество. Каких только формулировок не было! «Бренд-амбассадор», «лицо». «Физиономия», «рожа». Шучу, конечно. И, честно говоря, не хотелось всего этого. Хотелось в перспективе избежать чувства неловкости за то, что пришлось бы делать. С Jaguar совершенно другая история, отому что Jaguar – это тот автомобиль, о котором я мечтал с детства. Может, помните, была такая жвачка Turbo, на ее фантиках еще печатались разные машины? И первый образ черно-зеленого «Ягуара» 70-х годов – такой длинный, красивый – он оттуда, с этих фантиков. Jaguar для меня – это не автомобиль в классическом смысле, не транспорт, не средство передвижения, это нечто большее. Что интересно, для англичан тоже. Когда я был в Лондоне на презентации XE, я увидел, насколько они любят своего «малыша», насколько вообще любят свой автомобиль и относятся к нему не как к автомобилю, а как к гражданину своей страны, как к сэру, представителю чего-то очень важного, важной части культуры. А когда мне предложили сотрудничество, я уже ездил на новом Range Rover, который у меня появился за месяц до этого. Я долго не раздумывал и согласился. Видимо, ждал этого момента. Значит, именно так и должно было произойти. Я не стесняюсь того, что являюсь лицом Jaguar. Мне хочется об этом говорить, мне хочется говорить о достоинствах этой машины. Но не о технологических фишках, которые описаны в буклетах и Интернете, а об ощущениях, которые она дарит. Для меня важно видеть какую-то историю, бэкграунд, что-то другое, чем просто железку на 4 колесах. И когда я смотрю на Jaguar, я сразу вижу черно-белое кино 50-х годов, гонки «Формулы», Джеймса Бонда, улицы Лондона – целую киноленту, красивый визуальный ряд. И кроме того, вижу перед собой важную часть культуры одной из самых удивительных стран.

Конечно. И это важно. Даже первым зверем, которое я показывал на задании «наблюдение за животным» в театральной академии, был ягуар. Я еще помню, пришел в зоопарк, стою напротив клетки, а он сел в такой классической позе и сидит без движения, смотрит куда-то вдаль. Народ подходит и уходит, а я стою и думаю: ну когда ты пошевелишься, скотина! Через 40 минут он прошелся вдоль и опять сел.

Конечно, я знаю, что происходит в стране и в мире. Я не могу делать вид, что ничего не вижу, ничего не слышу. Другое дело, что я, может быть, в какихто вопросах не так хорошо разбираюсь. У меня нет объективной точки зрения, хотя, собственно, ее нет, наверное, ни у кого. Я могу лишь высказать свои ощущения. Сейчас у меня впервые в жизни появилось чувство страха. Страха не от каких-то понятных факторов типа здоровья близких, а внешнего страха оттого, куда все это движется. Причем страха абсолютно неподконтрольного и неподвластного. И в этом смысле ощущения очень грустные и неприятные.

Чудесная, приятная и очень легкая. Да, я работал, и Голливуд мне интересен. Но моя страна – Россия. Здесь мой зритель, здесь мой язык. И мои планы, и колоссально талантливые люди, которым я очень благодарен за их желание со мной работать, – для меня все это очень важно.
И я очень не хотел бы, чтобы у меня возник вопрос о переезде. А если говорить о патриотизме, то патриотизм вовсе не заключается в том, чтобы закрывать глаза на то, что происходит, делать вид, что все прекрасно, и выкрикивать какие-то лозунги. Патриотизм – это видеть реальные проблемы своей страны, не стесняться о них говорить и непременно что-то делать, чтобы эти проблемы решить.

Декабрь 2014
Журнал «Автомобили»