Если есть звезды в российской журналистике, то Сергей Доренко — одна из них. А наши с ним фамилии отличаются всего на две буквы — чем не повод поговорить?
Сергей Доренко
Российский журналист, радиоведущий.
- Российский журналист, радиоведущий.
- Родился в 1959 году в Керчи.
- Закончил историко-филологический факультет Университета имени Патриса Лумумбы.
- В 2004–2008 годах работал на радиостанции «Эхо Москвы», до этого около десяти лет — на основных российских телевизионных каналах.
- С 2008 года — главный редактор радиостанции «Русская служба новостей», где ежедневно, с понедельника по пятницу, ведет свою информационно-аналитическую программу «Подъем!»
* — полный текст надписи на майке: talk shit — spit blood.
Нас утро встречает прохладой
Александр Кобенко: Вы рано встаете, да?Сергей Доренко: Обычно я встаю в пять, но это зависит… Сегодня я встал в четыре двадцать.
А.К.: Но это по своей воле?
С.Д.: Ну, просто я выспался. И что лежать-то, слушать, как вода в батареях журчит? Чего валяться-то?
А.К.: Но, видимо, рано ложитесь?
С.Д.: Да, я ложусь где-то около половины десятого. Но там важно, чтобы ты мог заснуть, до этого ничего не делать активного. Нужно быть дома не позже семи, все вяло делать после восьми, и тогда в девять тридцать ты можешь заснуть.
А.К.: Но получается, что тогда никакой вечерней жизни, ни тусовок, ни ресторанов?
С.Д.: Я никогда не тусовался, даже когда ложился в двенадцать. В принципе моя мизантропия питается самым счастливым образом – одиночеством, и мне этого достаточно. Многие люди не смогли бы жить, как я. Но я вот три с половиной года встаю в пять и абсолютно счастлив. Тут важно не делать перерыва. Если сделаешь перерыв – ну, ослабнешь просто.
А.К.: А вы встаете отдохнувшим, полным сил?
С.Д.: Очень. Я просыпаюсь до будильника просто от того, что я слишком долго сплю и уже не могу больше.
А.К.: И после этого какие-то практики, йога, цигун, что-нибудь такое?
С.Д.: Нет, ничего особенного. Какие-то растяжки, но цигун главным образом мысленный. Вдоль позвоночника гоняешь что-нибудь, но еще лучше не шевелиться. Я предпочитаю не шевелиться.
А.К.: Вы живете анахоретом?
С.Д.: Ну, почему? Есть много людей, которые вокруг меня, и семья…
А.К.: Но они же наверняка не встают так рано?
С.Д.: Все привыкли. Иногда они меня заставляют существенно дольше не засыпать – например, до одиннадцати, но тогда я уже все, никакущий, вместо меня только оболочка остается.
А.К.: А каким спортом занимаетесь?
С.Д.: Я стараюсь как можно больше лежать на спине, вот такой спорт у меня, и еще гуляю с собакой. Мне кажется, что спорт вообще вреден. Только и слышу от своих друзей, что у одного – коленка, у другого – локоть, у третьего – сухожилие или еще что-то. Спорт – это страшно рискованное дело.
А.К.: Вы пьете, курите?
С.Д.: Нет, я не пью и не курю. На самом деле я не мог бы пить и курить и вставать в пять – это несовместимо.
С.Д.: Белое пью, шампанское пью от жажды. Вот сейчас зима – не пью. Будет лето – опять начну пить.
А.К.: А хорошего красного?
С.Д.: Что-то вдруг у меня нос стало закладывать, какая-то аллергия на красное. Я стал любителем незрелых вин, типа «Альбариньо» испанского, типа «Кавы» каталанской. Еще я люблю Vinho Verde португальские. Вот что-то мне нравится незрелое, чтобы передавать знания, а не учиться уже. У красного вина учишься, а белому передаешь знания. Это как молодая ученица. Лучше все-таки уже обучать начинать, так мне кажется. Поэтому белое незрелое, максимально незрелое, молоденькое. Ну а красное – это слишком мужской напиток.
Baby, I can drive all cars…
С.Д.: Езжу постоянно, да. Просто постоянно езжу на разных машинах. Своих у меня две. Volkswagen Multivan и Mercedes E 350 4Matic, такой аэмжешный, низко посаженный.Когда я сажусь за руль своего «Мерседеса», я сам себе говорю: «Сереж, ты не заслужил такую машину». Она абсолютно королевская, подвеска волшебная, «Мерседес» не может не нравиться. Но если бы мне сказали, что я должен купить одну машину на всю свою жизнь и никогда больше не менять потом – я бы, наверное, купил либо свой Volkswagen Multivan, либо Caddy, «каблук» такой большой. Если вот одна машина на всю жизнь.
А.К.: Для хозяйственных нужд, получается?
С.Д.: А куда я дену собак? Вот собаки всякие, члены семьи, вот все-все-все, чтобы там устроить какую-то ужасную помойку – это же классно. Поэтому я бы брал Caddy или Multivan. Скорее, Multivan, но он дорогой. У Caddy цена похожа на правильную, у «Мультивана» не похожа. Я купил свой за два восемьсот. За такой автобусик, мне кажется, это абсурдно – он дороже, чем моя «Ешка». Но с другой стороны, это любовь. Вот и думай. А если бы мне позволили две машины купить, и я был бы богат, – я бы купил, наверное, Volkswagen Multivan и MINI Cooper. Вот такая история. На «Мини Купере» просто вот погонять, потому что там руль заточен так, что это меня приводит в восторг. И «рожа» у него такая, что я без смеха не могу в него сесть. Я хохочу, когда сажусь. Ну, движок тоже, вот такая коробка, которая бьет в спину, нервная, истеричная коробка, с которой невозможно плавно водить, она бьет в спину все время, разгоняется толчками. Но это для души. И автобус – тоже для души. Я сажусь в автобус, как в детстве, когда я был в Африке. Там ощущение совсем другой езды, я пою, когда еду в автобусе.
А.К.: Я слышал, что у вас был собственный пикап для работы. Он всегда стоял под окнами «на парах». И когда случалась какая-то новость, человек с бетакамом туда запрыгивал и мчал.
С.Д.: Да, у меня был пикап L200 Mitsubishi, и мы с ним очень дружили. Но у него были минусы. Например, через полтора года под капотом появилась ржавчина. Если мы уж заговорили про ржавчину, то могу сказать, что у меня на Audi Q7 на крышке багажника пятно ржавчины размером с пять рублей возникло ни с того, ни с сего, просто изнутри пошла ржавчина. Ничего не было, потом – бум! – лопнула краска, и оттуда расцвел цветок ржавчины.
Cadillac Escalade – удивительная машина. У него подвеска сама по себе, и ты удивляешься, когда в ответ на движение руля он исполняет то, что ты задумал. Это не очевидный результат, и отсюда такое приятное удивление.
А.К.: Но результат все-таки есть?
С.Д.: Есть. И второе – это абсолютно кощунственное, пятидесятых годов электронное табло, как на советских электронных часах конца семидесятых.
А.К.: Значит, у вас бывают эстетические претензии к автомобилям?
С.Д.: Да, конечно. Ну, нельзя же глумиться над людьми. Маленькие какие-то кнопочки-рычажки управления, микроскопические «ковырялочки» в такой огромной машине. Но движок, конечно, песня! У меня был Dodge Ram 3500 в свое время восьми-литровый, десять цилиндров, именно тот, который Magnum.
А.К.: Жрал, наверное, невероятное количество бензина?
С.Д.: Ну, какая разница? Это же вещь храмовая, это как молитва. Какая разница, сколько стоит молитва? Ну вот, значит, это храмовый автомобиль, этот Cadillac напоминал мой Dodge Ram 3500 с восемью литрами. Но не гибрид. А который гибрид, у него, странная вещь, нужно четко контролировать расстояние перед впереди стоящей машиной. Его надо ловить, потому что ты нажимаешь на тормоз, а он продолжает разгоняться. Вот дура! Надо давить в тормоз хорошо, чтобы погасить это движение, понимаете?
С.Д.: Пока там бензин и электричество договариваются между собой, эта махина продолжает разгоняться, а ты уже висишь на тормозе, и кажется, что сейчас «впердолишься» во впереди стоящего. Но ничего, два раза топнешь по педали – и нормально.
А.К.: Это случилось? В России что-то произошло с народом, он стал другим?Проснись, моя Кострома, вставай, Саратов и Тверь.
Не век же нам мыкать беду и плакать о хлебе
С.Д.: Сначала возникло огромное поколение образованных людей, которые получили возможность коммуницировать. Я напрямую это связываю с Интернетом. Век атомизированных публик, которые сидели перед телевизором, закончился. Люди стали коммуницировать, то есть просто общаться. Коммуницировали и главным образом утекали. Утекали массово, уезжали за границу. Затем их стало настолько много, что уже сколько-то остается в России. Их становится все больше и больше в крупных городах, они прогрессируют как среда и вырабатывают правила существования. Мир внешних людей, внешних для Интернета начинает существенно отличаться от мира Рунета в способности коммуницировать и таким образом становится устаревшим. Реал не просто иной, он просто сразу устаревший. На самом деле разобщенность – свойство обычного мира. Это сидение у телевизора в трениках с вытянутыми коленками, и все – вот что такое современный мир без Рунета. А с Рунетом – это общение. И другой, не рунетовский мир, реал, устаревает из-за скудости коммуникации. И он воспринимается с насмешкой людьми Рунета, потому что он никакушный. Просто стыдно говорить про мир вне Рунета, это какие-то бабки, дедки, хотя дело не в возрасте, но с ними невозможно разговаривать, это же старики какие-то, сбежавшие из краеведческого музея, из гербария. И с этими идиотами ты испытываешь большие затруднения, как в общении с иностранцами. Таким образом, стала возникать среда из неэмигрировавших. Они же, замечу, еще лет шесть-семь назад начали тормозить перед «зеброй» еще до появления законов по ужесточению, они начали вести себя как европейцы. Они говорят: «О'кей, мы не эмигрируем, мы просто здесь живем – в Европе. Мы здесь и сейчас в данный настоящий момент живем в Европе, а вы живете в какой-то другой стране», – они говорят всему обществу. Ну и живите там.
А.К.: Это молодые люди?
С.Д.: Основная масса около тридцати лет, но могут быть разных возрастов, тут дело не в возрасте, а в концепции. Я один из них. Они сказали: «Мы живем в Европе. А где вы живете, нас не интересует. Может, в Азии. Ну, идите в жопу. Идите и повесьтесь, а мы живем в Европе». И они останавливаются перед бабками на «зебре». Я спорю с бабками, открываю окно и спорю, что она должна перейти, потому что она должна уважать себя, потому что в этом – один из символов взаимоуважения. Мы опасаемся, что нам в зад влетит какой-то кретин на тонированной «девятке», но мы делаем так, несмотря ни на что. И таких становится все больше, а разрыв между ними и реалом все нарастает. У них принято отвечать по существу и быть эмоционально и концептуально честными. Даже если ты ругаешься – не важно, в какой лексике – ты защищаешь свою точку зрения и отвечаешь за поступки. А у мира снаружи потребности в честности нет никакой. Мир снаружи – шито-крыто. И это когнитивный диссонанс, не политический. В мире снаружи все шито-крыто, не пойман – не вор, а у нас – из Рунета – надо отвечать за базар, объясняться, потому что мы живем в интенсивной коммуникации, мы не можем просто не отвечать. Понимаете?
А.К.: И там не водится золотого тельца?
С.Д.: Там есть все, что есть в этом мире. И золотой телец, но за это тоже надо объясняться. Это просто иная цивилизация, которая приходит в бешенство при виде ощерившихся золотых зубов реала.
А.К.: Вы говорите очень классные вещи. Хорошо, возникла иная среда. И там, по счастью, возникли какие-то более правильные ценности?
С.Д.: Ценность простая. Мы живем в Европе, и мы на этом настаиваем. Мы уважаем свои ценности и в первую очередь – достоинства человека и так далее. Да, это ценностная новая шкала. Если ты ведешь себя таким образом, что собратья тебя подозревают в том, что ты не живешь в этой ценностной шкале, ты вынужден объясняться, спорить, но в любом случае коммуницировать. Ты не можешь просто пройти мимо, как это делается в реале. А реал – это угрюмые сундуки, которые ползают по улице, не просто отвернувшись друг от друга, а просто не имея лица вообще. У них нет лица. На месте, где у них лицо, у них просто стенка сундука, дальше ничего нет. О чем с ними можно разговаривать? Да ни о чем. И эти сундуки правят миром. Ну и хорошо. А мы-то тут при чем?
С.Д.: Да, она обязательно будет влиять. И больше того, политический мир будет приспосабливаться к этой новой среде обязательно. Обязательно! Никакого шанса игнорировать эту среду нет. Другое дело, ее надо оседлать, ей надо создать социальные лифты, ей надо создать систему взаимодействия. Этой среде надо дать коридоры для конструктивного участия.
А.К.: А кто это будет ей давать, если она сама не пробьет эти коридоры? Разве возможно, чтобы кто-то что-то просто так давал?
С.Д.: Дело в том, что в жизни все всегда решают меньшинства…
А.К.: Меньшинства – это лидеры?
С.Д.: Меньшинства, которые придумывают смыслы. Поскольку основная масса не способна жить смыслами, кроме «хлеба и зрелищ», то мы, люди Рунета, становимся абсолютными лидерами, и больше того – единственными лидерами, потому что, кроме нас, больше никого нету. Существует нация «хлеба и зрелищ», и существует нация «уважения человеческих и европейских ценностей». Две нации. Неравные. Одна из них большая, но меньшая по значению, потому что нищая, нищая в ценностном смысле. А другая – меньше, но она больше, потому что в ценностном смысле важнее. Понимаете? Политики вынуждены будут с нами, с нацией Рунета, контактировать. Политика – это такая же наука, как и все остальное. Поэтому захотят политики или не захотят, но они просто будут вынуждены идти с нами на контакт. Они ведь серферы, которые скользят по волне.
А.К.: Мы стоим на пороге изменения принципов политического устройства?
С.Д.: В вашем подходе слышна дискретность, а я бы этого не делал. Я вообще скачкообразность не жалую. Всегда вижу приметы будущего в прошлом. Всегда вижу, как будущее уже реализовало себя в прошлом, поэтому для меня критическая масса ребят моей страны, Рунета, которые начали останавливаться на «зебре» до появления закона, они и были точкой бифуркации или объявленным будущим. Было понятно, что эти – упрямые, вот и все. Они будут существовать, и по ним будет равняться вся страна. Вот и все. Я считаю, что интересы открытости и честности уже переняты политиками, но нельзя говорить, что 4 марта они будут приниматься. Сегодня в чистых и честных выборах или в выборах, которые будут признаны честными, Леня Парфенов, Дима Быков и Владимир Путин заинтересованы в равной степени. В равной степени! Путин не может без честных выборов сесть на шесть лет, не может просто. Шесть не получится.
А.К.: Хорошо, они пройдут, и по закону больших чисел честно победит Путин. Продолжится все, что и было, и вот эта новая волна, как это бывало в России, схлынет?
С.Д.: Нет. Вот эти вот городские европейцы, молодые европейцы, которые живут здесь и сейчас в Европе, они же никуда не денутся, они будут все равно. Они будут продолжать мыслить в своих категориях добра и зла. А если это так, то козе понятно, что они не оставляют политикам ни малейшего шанса не прислушаться к себе. Наоборот, их будут задабривать. Вот увидите, их будут задабривать, покупать, пытаться вовлечь. Это игра. И это правильно и, конечно, меняет фактуру политической среды, понимаете? Это правда.
А.К.: А вы не считаете, что вопрос собственности в любом случае ключевой?
С.Д.: Нет, не считаю. Он, может быть, ключевой для тридцатилетних. И тут мне интересно разглядывать тридцатилетних сторонников европейской жизни, потому что многие из них ждут, когда умрет бабушка, чтобы получить собственную квартиру. Многие из них рассержены, что отцы украли страну у дедов. И в этом смысле тридцатилетние разочарованы, потому что они обречены всю жизнь подавать нам кофе, а все богатства, которые мы украли, мы отдадим сразу же внукам, а никак не тридцатилетним. Значит, они просто заперты бесперспективностью. Но должен сказать, что когда в пятьдесят лет вокруг тебя начинают умирать твои однокашники, отношение к собственности меняется. У одного было пятьсот миллионов долларов, а он взял, да и умер; другой, у которого было шесть миллиардов долларов, пошел отдохнуть, прилег на полчасика и не проснулся; третий лечился два года, у него сотни миллионов долларов, у лучших специалистов – а вот умер уже. Ну и так далее, и так далее. И ты понимаешь отчетливо, что в общем материальные ценности незначительны на таком коротком пробеге, как 60–80 лет, и ничего не значат. Какая разница мне, например, мне лично какая разница, вот я буду фуа-гра сегодня хавать или гречку?? Никакой разницы. Ну, вот гречку похаваем. Нет гречки – ну, перловку. Перловку похаваем, тоже очень вкусно. Я не думаю, что, строго говоря, это стоит того, чтобы как-то собой жертвовать.
С.Д.: Я был у богатых людей и в русском стиле, которые, скажем, водят своих клевретов в баню по субботам, и – в элегантном. Должен сказать, что я не видел у них радости в глазах, несмотря на то, что денег до хрена и «мерседесы» толпятся во дворе. Поэтому ошибочность, тупиковость этого занятия, я думаю, очевидна даже им. И кому все передать-то? Детям-наркоманам? Они же смотрят на этих самых чад и выродков, которые, как правило, таковы, что хочется... лучше все сжечь. Проблема. У совсем богатых, радикально богатых людей, как правило, тупики повсюду.
А.К.: И при этом люди сильные, со способностями обществом не воспринимаются как лидеры, да? А откуда взяться лидеру?
С.Д.: Лидер должен быть, во-первых, волевым. Во-вторых, посвятившим себя миссии, служению, в конечном итоге, умершим для дела. Его не должно интересовать вообще ничего. Вот такие помешенные, мессии и становятся лидерами. Где они? Я не знаю.